Костёр ярко вспыхнул и быстрые языки пламени зло заметались, на лету жадно схватывая капающую на них кровь.

– Прилетел-таки, – констатировала Петровна, но радости в голосе я не услышал. Такое ощущение, что появление неведомого божества ее скорее огорчил. – Давай скоренько перечисляй тех, кого хотел бы к завтрашнему вечеру в живых увидать, – поторопила она меня, предупредив: – Да поспешай. Сроку тебе токмо пока руда огонь кормит, а у тебя ее не бочка. А я… пойду, посторожу, чтоб никто лишний тебя не узрел, – и она с видимым облегчением (не иначе, как охрана была лишь благовидным предлогом для ухода) поспешила прочь, торопливо скрывшись в темноте.

Начал я, разумеется, с Годуновых, тщательно произнеся не только имена и фамилии, но и отчества брата с сестрой, затем перечислил всех телохранителей и спецназовцев, снова добавил Ксению с Федором, спохватившись, упомянул и самого хана с сыновьями (они мне непременно нужны живыми), после чего перешел на сотников и десятников. Далее в третий раз (на всякий случай, чтоб понадежнее) упомянул Годуновых и принялся за гвардейцев. Поименно я знал многих и перечень затянулся надолго. Под конец спохватился, что забыл про себя, но едва произнес собственное имя, как костёр внезапно недовольно зашипел и погас.

– Не всех успел перечислить, – пожаловался я вынырнувшей из мрака Петровне и, кивнув на свою руку, с которой по-прежнему продолжали одна за другой падать на черные головешки капли крови, предложил: – Раз течет, может опять разожжем, да продолжим?

Та озадаченно уставилась на потухший костёр, затем на мою руку, вновь на черные головешки и, отрицательно мотнув головой, давая понять, что в таком деле вторых попыток не бывает, мрачно протянула:

– Потому и дивлюсь. Не должон он был от угощения по доброй воле отказываться, никак не должон. Видать…, – и, не договорив, потребовала: – А ну, сказывай, кого последнего помянул?

– Себя.

Травница охнула и скривилась.

– Себя-я, – протянула она, прикусив губу. – Выходит, он…., – и вновь умолкла, озадаченно морща лоб и поглядывая на меня.

Взгляд ее мне не понравился, уж больно сочувственный, но я продолжал помалкивать, надеясь, услышать от Петровны, что произошло. Однако она продолжала молчать, а когда я, не выдержав, попросил пояснить, получил неожиданный ответ.

– Сама не ведаю, – почти сердито огрызнулась травница. – Может, он…, – она осеклась, и торопливо поправилась. – Хотя тут пожалуй иное, – и опять умолкла. Ответа она так и не нашла и предложила: – Ладно, что могли, мы с тобой сотворили, потому завтра делай, что хотел и пусть….

– Случится то, чему суждено, – подхватил я, попутно подивившись, откуда ей известно выражение римского императора Марка Аврелия. Или она слыхала его от меня и запомнила?

– Верно, – кивнула она. – Токмо назавтра жертву ему в благодарность непременно принеси.

– Какую… жертву? – опешил я.

– Человеческую.

– А… где ж я ее возьму-то? – перепугался я.

– Мыслю, сыщется, да не одна, – вздохнула она.

Ну да, точно. Татары. В любом случае без крови в их лагере не обойдется. Только я не знаю ни как вызвать этого, Сам-не-знаешь-кого, ни ритуала самого жертвоприношения. Да и не будет у меня времени на чтение заклинаний. Однако Петровна пояснила, что говорить ничего не надо и особого ритуала не требуется. Достаточно мысленно произнести «тебе дарую» и… кого-то прикончить, вот и все.

– Да гляди, чтоб до полудня, не позднее, не то он… напомнит, – предупредила Петровна. – Либо еще хуже: сам свое взять попытается.

Глава 34. Предварительная часть

Дубец разбудил меня на восходе, как я ему и наказывал. Денек выдался ветреным и облачным. Свято верящий в приметы сотник Горчай поинтересовался у меня, к добру ли оно.

«Какое уж тут добро, – вздохнул я. – Нам лишь дождя и не хватало, чтоб порох в пищалях отсырел. И без того неизвестно сколько осечек получится», но вслух ответил бодро и уверенно:

– Видишь, ветер какой сильный. Стало быть, стрелы их сносить будет. А облака, кровью налитые, откуда ползут? С наших стен и прямиком на стан крымчаков. Получается, мы верх возьмем. Верная примета, не сомневайся.

– Да чего сомневаться, коль на моей памяти, хошь, к примеру, зиму взять али весну, твои словеса завсегда сбывались, – отмахнулся он.

Ну да, когда бы кто ни спрашивал меня в Прибалтике, я всегда оборачивал любую погоду, и хорошую и плохую, к одному – нашей победе. А так как поражений не случалось, получалось, что жрец-предсказатель из меня просто супер. Вот и сейчас вначале по рядам его снайперов, а затем и по остальным полусотням, побежал шепоток: «Князь сказывал, хмарь оная нам удачу сулит».

Федор, прибывший вместе с десятком бояр, подоспел вовремя. В смысле, именно тогда, когда пищали успели зарядить, сложить вместе с арбалетами и гранатами на телеги, а последние надежно укрыть в одном из узеньких проулков. В других таились до поры до времени иные подводы – с «органами» и «сороками» в сундуках. Там же прятались три сотни гвардейцев сопровождения, вооруженные до зубов. Теперь от Годунова таить было нечего и на его молчаливый вопрос «Не удумал ли чего?» я ответил своим донельзя простодушным взглядом: «Что ты! Я ж перед телом твоего покойного батюшки клялся. Или ты забыл?».

Про крытые колымаги (так на Руси почем-то назывались кареты), приготовленные для вывоза заложников, он ничего не спросил. Покосился, правда, на них с некоторым удивлением, и я уже собрался пояснить, что прихватил целых пять штук исключительно для комфорта царевны, наияснейшей и их дворовых боярышен, но он промолчал.

Выбор лекаря, прибывшего вместе с Федором, мне не понравился. Мой старый знакомый еще по Пскову Арнольд Листелл доверия не внушал – больно трусоват. Помнится, тогда он даже в штаны наложил при виде страшных русских разбойников. Петровной заменить или Резваной? Они-то не испугаются. Но ими рисковать не хотелось. Пуля, как известно, дура, да и стрела не умнее. Попадет шальная и терзайся потом, зачем взял. К тому же наложить жгут, чтоб остановить кровь, да сделать перевязку, особого ума не надо. И продезинфицировать рану пустяк – фляга со спиртом имеется у каждого. А пробудем мы там недолго, и ничего страшного, если лечебную мазь наложат на рану не сразу, а через пару-тройку часов. Ну а коль задержимся, значит, все пошло наперекосяк. Тогда о ранах думать станет некому.

Словом, я отказался от замены. Потом не раз и не два об этом пожалел, но увы – заранее все знать никому не дано…

Честно говоря, я бы и духовника Федора отца Исайю, которого Годунов взял с собой, тоже попридержал бы, оставив изо всей троицы лишь толмача Захара Языкова. Этот действительно понадобится, когда дойдет до переговоров, а остальные…. Когда гремят пушки, помалкивают не только музы, но и все остальное. Архимандрит же из правильных, из настоящих, ни к чему ему с нами в татарский лагерь. Слишком хороший дядька, пусть живет.

Однако, поразмыслив, обреченно махнул рукой – придется брать. Предупреждать-то его ни о чем нельзя, а высадить просто так с бухты-барахты – обязательно заупрямится и тем самым чего доброго привлечет внимание Федора. Ладно, будем надеяться, что господь убережет своего достойного служителя от грядущих опасностей, а я по мере сил постараюсь в этом помочь вседержителю.

Спустя полчаса после появления Годунова на горизонте показались татары в заранее обговоренном количестве, то бишь ровно сотня. Впереди, на некотором отдалении, ехал десяток, а во главе его – я прищурился, внимательно вглядываясь, вместе с Фаридом-мурзой ехал какой-то подросток. Странно, а где Тохтамыш? Но дьяк Палицын, прибывший вместе с Годуновым, сообщил, что пацаненок – второй сын Кызы-Гирея нуреддин Сефер. Получается, не рискнул хан отправлять наследника, но коли тот дал слово, делать нечего, надо держать, отправил его братца.

Глядя на Сефера, мне почему-то пришла в голову мысль, что у Кызы видно совсем плохие дела, коли он ставит на третий по значимости пост в ханстве пятнадцатилетних мальчишек. И ведь не вчера или сегодня, а семь лет назад, когда Тохтамышу исполнилось всего десять, а этому сопляку вообще восемь.