– А впрочем, не такую и бесполезную, – подумав, добавил Волконский. – Я слыхал, по тем листам ныне переводчиков проверяют, насколь хорошо они писанную арабскую речь ведают.

Надо ли говорить, что, отпустив князя, я немедленно метнулся в Посольский приказ и велел собрать и принести мне все переводы текстов этого Газайи, решив вечером внимательно прочитать ханские опусы и прикинуть, как поудобнее использовать их. А пока….

Следующей на очереди была беседа с купцами-мусульманами. С ними я провозился достаточно долго, засыпав разнообразными вопросами, касающимися их веры. Поначалу они смотрели на меня недоуменно. Будь перед ними кто иной, навряд ли состоялся разговор. Однако они знали, кто именно повелел вытащить их всех из застенков и вернуть им изъятые товары, а потому терпеливо отвечали, непонятное поясняли, если я не догонял – подробно разжевывали, а при необходимости цитировали Коран. Думаю, попроси я их, они и молитвы свои для намаза мне надиктовали бы, но это лишнее, все равно не запомню. А вот названия их я записал – мало ли, вдруг понадобится.

Выяснив нужное, я расстался с ними и засел за изучение творений хана. К сожалению, никто в Посольском приказе поэтическим даром не обладал, поэтому стихи в переводе на русский по сути стихами не являлись: обычный текст, притом достаточно коряво написанный. Нечто вроде интернетовского переводчика «Гуся» – не в склад, не в лад и невпопад. Пришлось потрудиться самому, пытаясь привести их в удобоваримый вид. Получилось не ахти, но ничего не поделаешь – я тоже не Пушкин.

Время на них я потратил не зря. Пригодились они, ибо поначалу мне никак не удавалось перевести нашу с ханом беседу в доверительное русло. В немалой степени поспособствовал тому и режим его содержания. Не тюремный, конечно, но достаточно близкий к нему – сотник Гранчак, приставленный для его охраны, слишком буквально воспринял мои слова: «Головой за хана отвечаешь». Гвардейцы его сотни разве по нужде Кызы не сопровождали, а в остальное время следовали за ним, можно сказать, по пятам. Разумеется, тот, что вполне естественно, начал подозревать, будто я не собираюсь сдержать своего обещания в скором времени отпустить его вместе с сыном обратно. Да и мое предсказание насчет скорой смерти не выходило у него из головы.

Приехав, я первым делом распорядился вообще снять первое, самое ближнее кольцо ханской охраны. Ни к чему оно. Тысячный отряд Кызы-Гирея далеко, под Москвой, приближенные его из числа тех, кого я оставил, тоже раскиданы кто где. Словом, ни к чему такие строгости. Подыскал занятие и его сыну Сеферу, вызвав из Москвы кучу специалистов из Ловчего и Сокольничего приказов и распорядившись организовать для паренька отменную охоту. А по поводу приставленного к нему десятку спецназовцев пояснил, что они предназначены исключительно для его безопасности, не более. Все-таки охота, мало ли.

Но хану мой приезд настроения не улучшил. Так и остался мрачным, несмотря на снятую охрану – переживал сильно. Оно и понятно. Хороший хан – тот, кто водит своих воинов в удачные походы, а у него что? И вид у него был – краше в гроб кладут. Сплошная тоска, апатия и депрессия. Даже с лица мужик спал, изрядно похудев, ибо ел весьма мало – воробей больше склюет.

А когда он узнал от меня, какая смерть ему уготована, помрачнел пуще прежнего. Еще бы! Скончаться от чумы само по себе страшно, а для воина осознание, что ему суждено не погибнуть в бою от вражеской сабли, но умереть, лежа в постели и мучаясь от невыносимых болей, вдвойне неприятно.

Не-ет, старина, так дело не пойдет. С таким настроением не договоры с союзами заключать, а на поминках сидеть да мед ведрами хлестать. Или водку. А потому для начала давай-ка займемся с тобой психотерапией.

И я принялся разглагольствовать о постоянно вращающемся колесе фортуны, то опускающем человека, погружая его в пучину бедствий, то вновь возносящем на небывалую высоту. Взять к примеру меня. Вроде недолго я пробыл на Руси, два с половиной года, а посчитать все бедствия и невзгоды, выпавшие на мою голову за такое малое время и список получится о-го-го. Сам посуди, великий хан: пять раз я успел посидеть в остроге, дважды меня чуть не расстреляли, а кроме того колебались, то ли отрубить мне голову, то ли сжечь на костре. Начались же мои скитания по русской земле с того, что меня вообще чуть не съели. Да, да, я не шучу и не преувеличиваю.

А конечный итог? Вот он я, жив и невредим, и ныне стал, можно сказать, калгой у своего государя. А почему? Да потому что никогда не унывал, твердо зная: выход имеется в любом лабиринте, а колесо фортуны меж тем продолжает вращаться и надо немного обождать, а там непременно наступит очередной подъем. Но, разумеется, одного ожидания мало – надо и самому бороться. У меня даже девиз такой: бороться и искать, найти и не сдаваться.

Да и многие философы считают в точности как и я. Вот, к примеру, довелось мне как-то читать некую чудесную вещицу под названием «Долаб [55] », где человек спрашивает у мельничного колеса, называя его «братом», почему он так измучен и жалок. А в ответ слышит….

Оппаньки, как мы мгновенно насторожились. Аж ушки торчком встали. Понимаю, услышать мнение со стороны о своем творении всегда интересно, особенно когда пребываешь в уверенности, что подлинный автор высказывающемуся неизвестен. Вот и прекрасно, сейчас я его тебе и выдам….

Если изложить кратко суть моей вдохновенной речи, длившейся не менее получаса, то сводилась она к тому, что остальные поэты – Фирдоуси и Низами, Омар Хайям и Рудаки – бесспорно хороши, и каждый по своему, но на мой взгляд Долаб по своей мудрости, изложенной в нем, стоит неизмеримо выше их всех. Во всяком случае, мне ранее никогда не доводилось встречать такой яркой образности, такой глубины мысли об изменчивости судьбы и скоротечности счастья, таких сокровенных пронзительных строк о….

Хан расцветал на глазах. Уши пунцовые от смущения, лицо красное, глаза зажмурились, как у кота, обожравшегося сметаной. Он еле-еле сдерживался, чтоб не замурлыкать от удовольствия. По-моему пару раз аж губы кусал, чтоб ненароком не улыбнуться.

 Ну и хватит, а то, чего доброго помрет от счастья. И я подвел итог: лучше Долаба написать невозможно. Кызы-Гирей открыл рот, желая что-то сказать или скромно возразить, но я не дал, строго заметив, что коли уж сказал невозможно, значит, так оно и есть. Разве на это сподобится сам автор, некто Газайи, если он жив, разумеется. Тут я не спорю, с него станется сотворить новый шедевр.

Кстати, он вроде из тех краев, что и почтенный Кызы-Гирей, так может хан имел счастье его повидать. Ах, я ошибаюсь, Газайи проживает гораздо дальше. А где? Надо ж, никогда не слыхал такого города. Но тогда не передаст ли ему хан через знакомых купцов мой скромный дар – сто золотых, ведь я слыхал, истинные поэты, как правило, бедны. Не надо? У него имеются деньги? Точно? Это хорошо. Выходит, он не отвлекается от творчества будничными мыслями о хлебе насущном. Следовательно, у меня есть надежда прочитать что-нибудь из его творений, если Кызы-Гирей случайно увидит их и окажется столь любезен переправить их мне. Непременно переправит? Ну спасибо!

Кстати, я рассказал о «Долабе» слишком кратко, чтоб Кызы-Гирей прочувствовал, насколько блестяще написано, но оно поправимо. Пусть хан пожелает и я тотчас пошлю за переведенной на русский язык рукописью в Великий Новгород, дабы привезли драгоценный экземпляр этого творения. Нет, нет, никакого преувеличения, именно драгоценный, и во всех смыслах, в том числе и в буквальном, ибо я повелел лучшим на Руси переплетчикам не жалеть для обложки ни золота, ни серебра – творение-алмаз заслуживает соответствующего одеяния. Мда-а, очень жаль, что хан не научился читать по-русски, а то бы мог лично насладился этими мудрыми строками, ибо не зря у нас на Руси говорят: лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать….

Про Великий Новгород я придумал на ходу, исходя из расчета, что задерживаться надолго хан не станет. А если и притормозил бы свой отъезд – не беда. Ко времени якобы возвращения гонца из Новгорода московские переписчики и переплетчики должны уложиться.